Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 (СИ) - Шульман Нелли

– Откупиться от лжи, которой поверила Адель, попросить, чтобы у нас родился ребенок… – несмотря на тихое лето, проведенное на вилле в Герцлии, никаких новостей от жены он не услышал. Адель и Сабина загорали, купались в бассейне, Инге катал сестер на новой яхте:

– Мы три месяца провели под одной крышей, – вздохнул Тупица, – может быть, это не только моя вина, но и ее… – они ездили на шабат в Кирьят Анавим. В кибуце Генрик замечал тоску в глазах жены:

– Ее ровесницы воспитывают по двое-трое детей. Хотя парни моего возраста в Израиле еще и не думают о семье… – в Вене он тоже увидел похожую тоску. Адель, разумеется, ничего не говорила мужу:

– Ничего не случилось, – убеждала она себя, – тот человек… – по спине пробегала дрожь, – Ритберг фон Теттау, больше меня не побеспокоит. В конце концов, он видел меня на вилле месье Вале в Швейцарии, и ничего мне не сказал… – Адель знала кто такой на самом деле Ритберг фон Теттау:

– Тетя Марта тоже знает, – напомнила она себе, – но его никак не призвать к ответу. Он сделал пластические операции, он теперь недосягаем, у него другие документы… – Адель избегала думать о таком. В ушах раздавался младенческий плач, левое запястье отчаянно чесалось. Запираясь в ванной, она плакала, раздирая кожу ногтями до крови:

– Она умерла, – повторяла себе Адель, – нацисты оставили меня в покое. У нас с Генриком родятся дети, я забуду о ней. Ее никогда не существовало… – она, тем не менее, помнила разговор с нью-йоркским доктором:

– Это не моя вина… – думала Адель, – дело, наверное, в Генрике… – с сестрой разговоров о детях они не заводили:

– Я никогда не смогу отдать Сабине моего малыша… – понимала Адель, – в Торе праматерь Рахель позволила Яакову иметь наложниц, чтобы у него родились дети. Но Генрик не согласится, чтобы я выносила ребенка Инге, пусть даже для этого мне потребуется только посетить врача…

О врачах думал и Тупица, в уютном кресле советского лайнера. В Вену пришел особый рейс, командир встретил его у трапа. Летчик говорил на отличном английском языке:

– Ваш визит большая честь для нас, маэстро, – он показал Авербаху салон, – полет займет два часа. К вашим услугам кухня и бар… – к услугам Генрика была и хорошенькая девушка, тоже объясняющаяся по-английски. Синий китель обтягивал высокую грудь, юбка едва прикрывала колени:

– Еще один мартини, пожалуйста… – Авербах вынул из портфеля телячьей кожи замшевую папку с нотами. В салоне пахло дорогим табаком, успокаивающе урчала кофейная машинка. Конверт, заложенный среди ноктюрнов Шопена, Авербах получил от мистера Тоби Аллена, ненадолго прилетевшего в Тель-Авив:

– Адель не видела письма. Она щепетильна и не позволит себе рыться в моих вещах… – встретившись с ним в кафе на набережной, мистер Аллен повел рукой:

– У меня обширные связи, в том числе и в СССР. Вот письмо тамошних ученых… – письмо тоже отпечатали на английском:

– Писал человек с Запада, – понял Генрик, – видно, что у него язык родной или почти родной… – ему сообщали, что на время гастролей заботу о его здоровье возьмет на себя некий экспериментальный институт в Новосибирске:

– Глава программы, доктор наук, встретится с вами по прилету в город, чтобы разработать индивидуальную программу поддержки организма при стрессах… – Генрика не интересовало, как мистер Аллен вышел на советских ученых:

– Мне все равно… – в высоком стакане с коктейлем звякнули льдинки, – мне нужно вылечиться, и я это сделаю. Я верю, что у меня родятся дети… – самолет легонько тряхнуло, Тупице заложило уши:

– Маэстро Авербах… – раздался в салоне голос летчика, – мы идем на посадку. Добро пожаловать в Москву.

– В столице шесть часов вечера, второго октября… – сказал мягкий голос диктора, – прослушайте последние известия. Советская страна встала на трудовую вахту в честь приближающегося двадцать второго съезда КПСС. Подходит к завершению строительство Кремлевского Дворца Съездов. Отделочные бригады объявили о начале социалистического соревнования…

Крепкие пальцы покрутили рычажок, голос затих. Рука постучала кубинской сигарой о край хрустальной пепельницы. Почти стемнело, в комнате успокаивающе мигал зеленый огонек приемника. Над черной полоской дальнего леса висел багровый отсвет заката. На небе зажигались слабые, ранние звезды:

– Над головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы… – Эйтингон полистал дореволюционный том Толстого. В книгу заложили слепую копию отпечатанного на машинке календаря на октябрь месяц. Одиннадцатое и тридцатое отмечали красные чернила:

– Очень удобно все устроил Михаил Иванович… – Эйтингон пыхнул сигарой, – симпозиум в Новосибирске с пятнадцатого по двадцать пятое октября. Он успевает побывать и на юге и на севере…

Одиннадцатого октября на семипалатинском полигоне планировалось провести первое в мире подземное испытание ядерной бомбы. В конце месяца над Новой Землей со сверхдальнего бомбардировщика ТУ-95 сбрасывали на парашюте детище проекта АН602, самую мощную в мире термоядерную бомбу:

– Царь-бомба… – вспомнил Эйтингон, – но пользы от проекта ждать не стоит. Никита хочет показать американцам, на что мы способны. Надо было назвать изделие «Кузькина мать»… – судя по записям разговоров физиков, бомбу, между собой, они именно так и называли. Эйтингон взялся за карандаш:

– Испытание от глаз и ушей американцев не скроешь, да хохол и не собирается его скрывать… – скрывать стоило иные научные разработки. Эйтингон полистал последнюю докладную Королева. Глава космической программы настаивал на создании, как он выражался, лунного направления в советской космонавтике:

– На орбите побывало всего два человека, – хмыкнул Эйтингон, – но Сергей Павлович у нас славится стратегическим мышлением… – не будучи поклонником научной фантастики, Наум Исаакович, тем не менее, не считал Королева прожектером:

– После Гагарина и Титова рутинные орбитальные полеты никому не интересны… – он прошелся по кабинету, – американцы сейчас ринутся на Луну… – Королев настаивал на создании отдельного полигона для испытаний лунных зондов и будущего лунного исследовательского аппарата:

– В тех краях, где мы держали Ворону, куда прилетела разведывательная миссия 880… – Эйтингон нахмурился, – я помню протоколы допросов его светлости… – покойный, как хотелось считать Науму Исааковичу, рассказывал о видениях и галлюцинациях, начавшихся у группы на плато Маньпупунер:

– Якобы Ягненок именно в таком состоянии полез в расселину, где и сложил голову… – Наум Исаакович потер подбородок, – беглые зэка тоже утверждали, что их по ночам посещали призраки умерших товарищей… – он глубоко затянулся сигарой. Неожиданным образом, товарищ Фидель Кастро, не испортил кубинскую табачную промышленность:

– Он не дурак и понимает, что сигары продаются за золото. Американцы, которых он так ненавидит, покупают товар кружным путем… – Эйтингон курил сигары особого выпуска, подарок для членов Политбюро:

– Если я напишу докладную в это самое Политбюро о нецелесообразности строительства полигона в выбранном Королевым районе, ссылаясь на заявления зэка, меня запрут в психушку…

Королев считал, что лунная программа должна выполняться в особо секретном окружении. Конструктора не удовлетворял Байконур или новый полигон в Архангельской области, проходивший в документах, как объект «Ангара»:

– Так тому и быть, – вздохнул Эйтингон, – но ведь Ворона тоже интересовалась тамошними скалами, даже рисовала их. Ворона не тратила время на бесцельные вещи. Значит, что-то в тех краях ее настораживало… – он вспомнил о статейке в «Науке и жизни», о снежном человеке из Ивделя:

– Беглые зэка шалят, – усмехнулся Эйтингон, – а у страха глаза велики. Хотя во времена операции с группой 880 в округе обнаружили заброшенный скит со стариком насельником. Старик, фанатик, сжег себя, но могли сохраниться и другие скиты… – Наум Исаакович зевнул:

– Строительству полигона они не помеха. Однако надо подумать, как сохранить все в тайне от спутников-шпионов. Кстати о шпионах…